– Я тоже поеду. Домой, в Углич.

– Но как же… – совсем растерялся тверской князь. – Как же трон, Москва, как земля русская?!

– Прости, Борис Александрович, но в старые добрые времена я дал клятву своему отцу никогда не искать трона брата своего Василия Васильевича. И сверх того, я приносил ему присягу на верность и целовал меч. Поэтому я не стану воевать против своего брата, – объяснил Дмитрий Шемяка. – Раз Василий Васильевич возвращается домой, так тому и быть.

– Но он же ведет ордынские толпы!

– Он – Великий князь, – пожал плечами Дмитрий Юрьевич. – Как можно сражаться с тем, кому поклялся в повиновении? Я никогда не нарушаю своих клятв, Борис Александрович. Сие есть грех большой. Нехорошо.

– Значит, в Углич к себе поедешь? Книжки читать?

– Да, Борис Александрович, – согласился князь Шемяка. – Поеду домой, читать книжки. Такова воля богов…

* * *

Двадцать первого октября тысяча четыреста сорок пятого года князь Дмитрий Юрьевич, без спешки закончив начатые государственные дела, собрал необходимые пожитки и вместе со своею свитой, двором и дружиной отъехал обратно на Волгу, в богатый, торговый Углич, имеющий к тому же большую и прочную крепость.

Двадцать шестого октября, под звон колоколов и гул набата в распахнутые ворота древней Москвы въехал Великий князь Василий Васильевич – верхом на чалом скакуне, одетый в прочную кольчугу, с кривой саблей на левом боку. Следом, высоко неся над собою татарские бунчуки с волчьими и конскими хвостами, с трезубцами и красными шерстяными кисточками, въезжала тяжелая многочисленная конница – в черных и коричневых халатах с нашитыми на них пластинами и без, с пиками, украшенными цветными ленточками под тонким коротким острием, с колчанами на холках коней и щитами на их крупах, в кожаных штанах и войлочных цветастых сапожках.

Непобедимая ордынская армия впервые в своей истории смогла-таки войти на мощенные дубовыми плашками улицы упрямой и неуступчивой русской столицы…

11 февраля 1446 года. Углич, княжеские палаты

После обеда князь Дмитрий Юрьевич, как всегда, сел почитать у печи.

Зная о сем увлечении правителя, истопники никогда не грели печь ввечеру или утром, а разжигали аккурат к концу обеда, не прикрывая дверцы. Правитель, допив сыто, приходил сюда, вытягивал ноги к пляшущим языкам пламени, разворачивал очередной берестяной свиток. Свет из окна через его плечо падал на текст, и…

«…войдя в избу, увидел могучий Святогор лежащую на столе в светелке бабу – лысую, еле дышащую и всю покрытую струпьями. Стало ему жалко сию мученицу. Вытянул богатырь из ножен могучий меч-кладенец, ударил несчастную клинком в самое сердце, кинул рядом рубль на похороны почившей страдалицы и вышел вон[34]…»

За дверьми вдруг послышался стук, шум, громкий гомон. Ненадолго затих, потом вдруг снова усилился.

Дмитрий Юрьевич поднял голову, посмотрел на створку, вздохнул и громко крикнул:

– Да ладно уже, входите! Кто там еще?!

Дверь открылась, в жарко натопленную комнату вошел князь Воротынский в пышной собольей шубе, местами еще присыпанной снегом, склонил голову:

– Доброго тебе дня, государь.

– Что?! Опять?! – не удержался от возгласа Дмитрий Шемяка. – Войны же вроде как нет никакой!

– Иной покой хуже всякой напасти, Дмитрий Юрьевич! – посетовал Петр Михайлович. – Василий Васильевич из Орды со многими беками да эмирами всякими возвернулся, места и кормления татарам сим раздавать начал, подати дополнительные требовать. Сами сии наместники тоже и земли, и мельницы, и доходы выплатами да пошлинами обложили, дань требуют, ако с побежденных, старшинства нашего не чтут, подчинения своей Орде басурманской требуют да выплат царю казанскому… Знамо, не стерпели люди, поднялись. Князья Тверской и Можайский дружины исполчили, Шуйские также примкнули да Ряпушинские…

– Я не стану воевать со своим братом, – покачал головой князь Дмитрий. – Я не нарушаю своих обещаний!

– Не стерпев позора страшного, каковой Василий навел на русскую землю, повязал его люд честный и в Троицком монастыре суд боярский над ним учинил, – рассказал Петр Михайлович. – Он более нам не государь! Отвергли его города и веси, отвергли волхвы, князья и бояре. Не надобно тебе с братом двоюродным спорить! Тебе надлежит лишь трон свободный занять. Ибо ты средь князей живущих самый старший по происхождению выходишь.

– Сие возвышение все равно на измену зело похоже, княже, – усомнился Шемяка.

– Твое право на стол московский, Дмитрий Юрьевич, все от мала до велика во всех краях земли русской признают, – вкрадчиво ответил князь Воротынский. – Коли откажешься, средь прочих бояр опять споры за старшинство начнутся, смута, усобицы… Нечто таковой судьбы ты для державы нашей желаешь?

Дмитрий Шемяка криво усмехнулся и бросил книжку в пламя печи.

– Зачем же так-то, княже?! – удивился гость. – Нечто я тебя чем-то прогневал?

– Четвертый раз читаю, Петр Михайлович, ничего не изменилось, – ответил князь Дмитрий. – Надоело. Таких книжонок во всех лавках по пять свитков на рубль продают, чего их жалеть?

– Ну, коли так, государь… Тогда да, – согласился князь Воротынский.

– Раз войны нет, то и спешить некуда, – решил Дмитрий Юрьевич. – Завтра поутру поскачем. Сегодня же после баньки я тебя стану потчевать. Осетриной заливной, сладкой, с клюквой, изюмом и яблоками! Гость ты мне али не гость?

* * *

Великий князь Дмитрий Юрьевич въехал в столицу четырнадцатого февраля. На сей раз его встречали, как положено: и звоном колоколов, и пением горнов, и огромной радостной толпой, каковая кричала государю здравицы, бросала в него просо и цветные атласные ленточки. И было совершенно непонятно – для чего собралась огромная рать из полков тверских, можайских, угличских, костромских, клинских, белозерских и еще многих, многих других? Ведь ясно, что восшествию на престол последнего из Юрьевичей никто препятствовать не собирался! Даже ордынцев, рассаженных Василием Васильевичем по разным местам, русские бояре и смерды погнали в три шеи, едва токмо пришла весть, что имя Великого князя их всех более не прикрывает.

Однако Шемяка сразу нашел, как воспользоваться тем, что собралось много ратных людей, и повел собравшиеся дружины на восток, к Нижнему Новгороду.

Увидев под стенами вымпелы и бунчуки единой русской рати и услышав имя Дмитрия Шемяки, горожане сделали правильные выводы, распахнули ворота и с готовностью присягнули Великому князю на вечную верность.

Вслед за ними прислали целовальные грамоты[35] более не отрезанные татарами от московских земель галичане, вятичи, устюжане, прочие заволочцы; затем целовальные грамоты привезли гонцы из Великого Новгорода – и уже к середине лета русские земли снова собрались в единое целое, словно бы до начала смуты.